У меня ни капельки не депрессия...Просто не было интернета, просто я все еще болею и все еще ищу работу...Но я живу и рада этому. Рядом есть плечо, это тоже...важно...У меня ни капельки не депрессия, я просто учусь...

Рукава растянутого свитера мраморной нитью вискозы обтекали избитые костяшки кистей...Рукава, на которых как образцы почерков в канцелярии хранились величественные пятна и подтеки, разного цвета и консистенции...Бурые пятна, вчера он писал закат, желтые, бирюзовые и много темно-ярких пятнышек, рассыпавшихся как крошки хлеба на его бесхитростном одеянии...

Он был художником, нет, не бедным гением, слоняющимся по помойкам и ловящим вдохновение от солнечного блика, танцующего на крышке консервной банки из под бычков в томате... Но и не самодовольным добряком, с лоснящимся подбородком, который рисовал уже не ради искусства, а ради собственного величия, ради чудом когда-то завоеванного имени на недосягаемом Олимпе мировой известности...Он писал картины для себя. Он был стар, он не пытался чего-то доказать миру, захлебываясь слюной в своем юношеском максимализме. Его жизнь была проста и размеренна, раз в месяц, пожилая почтальонша в детских ботах приносила ему пенсию, он клал деньги в старинный комод, доставшийся ему от деда и ежедневно покупал себе литр молока, буханку хлеба и двести граммов докторской колбасы. Любимая еда. Он пил молоко степенно, скупо отхлебывая из голубой чашки. Потом садился в кресло, закрывал глаза, и уступчивая, податливая муза, как слайды показывала ему картины и он выбирал, что сегодня ляжет точными штрихами на чистый лист, или на холст.

К нему часто приходили люди, знакомые, знакомые знакомых и просто люди, непонятно откуда взявшиеся и непонятно куда уходившие. Люди кивали головами, глядя на его картины, толкали друг-друга в бок, смущенно хихикали в кулачок, глядя на его шестигрудую обнаженную Русалку с умиротворенным остро-голубым взглядом. А однажды пришел статный господин, изъяснявшийся на немецком языке, хлеставшем тонкий слух художника воспоминаниями о страшной и так и не понятой войне. Господин хотел купить картины, но художник удивленно и обиженно покачал головой. Он никогда не продавал своих картин, он их дарил. Он подарил господину Русалку и пожелал ему счастливого пути. Тогда господин через тонконогую переводчицу в мужском галстуке, попросил у художника позволения устроить выставку, в Берлине. Художник долго думал. Потом согласился, поддавшись внутреннему, детскому какому-то порыву к путешествиям.

В Берлине его хвалили. Его приглашали на банкеты, на светские рауты. Ему предлагали большие деньги за его картины, и он в конце-концов сдался. У него вдруг появилось много знакомых, много денег, много людей суетились вокруг его имени. Его считали гением. Художник удивлялся и ему было смешно, сам-то он знал о себе правду, знал, что он всего-навсего Иван Никифорович Федосеев, фронтовик, долго читавший "Капитал" Карла Маркса, и так ничего для себя не уяснивший. Удивление его возросло, когда волоокая зеленоглазая, мягкая и податливая, хотела отдаться его давно задремавшей плоти. Она внезапно пробудила в нем вкус к происходящему. Он стал одеваться в импозантные, дорогие костюмы, цвета мокрого асфальта и колумбийского ночного неба. Он пил марочное вино и ел красную икру, иногда большой русской расписной ложкой, на потеху окружающим иностранцам. И в конечном итоге он вдруг поверил, что да, что все другие там, в совдеповском доме с пожелтевшими обоями, что они не знали, не верили не могли знать...Он поверил что он гений. Эта простая истина с легкостью улеглась в его некогда контуженном мозгу, она запросто разместилась в его бесхитростной душе и он осознал себя в абсолютно новой и такой восторженно-приятной ипостаси. Он - гений. Он стал широко улыбаться, заигрывал с молоденькими, стыдно-молоденькими девушками, и еще более стыдно было то, что они отвечали ему взаимностью и у них случались странные, плотские отношения, удовлетворение от которых настигало его темной ночью, в роскоши номера люкс.

Прошло время, его картины были увидены уже множество раз, и пришло время создать новизну, подтвердить свою гениальность. Он накупил лучших, самых дорогих кистей и красок, он арендовал просторную студию в центре города, он пригласил самых красивых натурщиц...Но он не мог. Он начинал писать, оканчивал картину, с которой мертвыми глазами на него смотрело плоское существо. Нет, он не потерял своего умения. Но его картины утратили жизнь, как будто кто-то перекрыл кислород, как будто изображение не было больше трехмерным...Он нервничал, срывался, у него даже был сердечный приступ...Но муза молчала, когда он закрывал глаза, она не показывала ему слайдами картин, он молча смотрела в его пустые глазницы и нагло, недоверчиво улыбалась.

Через несколько месяцев, совсем больной, похудевший, с потухшими глазами он вернулся в свой родной город. Его квартира совсем не изменилась, не потеряла своих очертаний, только годовой слой пыли напоминал о его поспешном бегстве в мир богемы. Он устало распечатал пакет молока, налил его в голубую кружку и принялся степенно глотать полузабытый, родной вкус молока родины, разбавленный с холодной водой. Он степенно допил, сел в кресло и закрыл усталые глаза. Медленно на
середину комнаты выплыла муза. Он не улыбалась. Она ласково провела невидимой, легкой, как перышко птицы, рукой...Долго смотрела на него, затем медленно улыбнулась и начала показывать слайды...Худое, морщинистое, измученное лицо художника медленно разгладилось в детской улыбке.

Париж, конечно, город моей мечты. Мой Город, я это чувствую...
Но... как же мне одиноко в моей мечте...

Вот как быть если хочется, а нельзя? Ну никак нельзя, даже мои расшатанные моральные принципы кричат, что так нельзя! Ну а если очень очень хочется? Аж до зубного скрипа, если даже спать не хочется потому что знаешь что будет сниться?
Вот как быть в такой ситуации?

Сегодня (или уже вчера?) двоюродная сестра прислала фотки своей 6-месячной дочурки... Ненавижу фото маленьких детей. Ненавижу фото маленьких детей с счастливыми молодыми мамочками.
Потому что каждый раз, когда я вижу такое фото, я думаю, что мой сын мог бы быть... Да не важно каким!! Мой сын мог бы быть! Этого достаточно.
Себя я тоже ненавижу. С того самого дня.

я в конаткте О_о Меня можно найти набрав Надежда Цойлик. Мне там скучно без друзей да)

Ну вот и все, дорогие мои, через 4 часа у меня самолет.
Так что радуйтесь, те, кто меня не любит, так что светло грустите те, кто без меня не может... А я пью молоко, хоть что-то белое в этом таком ярком августе) А я буду скучать, потому что привыкла вечерами читать с удивлением ваши теплые, колючие, радостные, грустные записи...Говорю всегда - пишу для себя...А все таки для вас. Каюсь. Для вас. Спасибо вам. всем желаю ...знаете чего? Желаю всем теплого, уютного, как у камина, когда ноги завернуты шотландским клетчатым пледом, ощущения счастья в душе...И пусть у вас в животе всегда трепыхаются золотые рыбки в предвкушении чего-то хорошего...Потому что именно этим предвкушением мы живем...Мы живем...Мы...

Меня пленяли ее руки.... Смуглые тонкие руки в таинственной россыпи серебряных перстеньков и цепочек.. .С длинными тонкими пальцами, как будто кем-то свыше для нее была уготовлена судьба пианистки...
Я любила рассматривать старую, пожелтевшую от времени фотокарточку моей ба... Волнующий изгиб широкого бедра, изумительной густоты крона на тонкой сильной шее, недобрый взгляд гордой дочери кавказкого народа... Брови вразлет... Когда я узнала ее, от всего этого осталась желтая, как папирус тонкая кожа, на которой тонкими веточками стелились морщинки...Седой кокон на затылке и изуродованные артритом руки... Я редко приезжала к ней...Суета города, дела, дела, дела... Когда я приезжала, она пугала меня грудным странным пением на непонятном мне языке...Она редко рассказывала мне о своей молодости, потому что не хотела, не хотела чего? Не знаю...Чтобы я повторила ее судьбу? Возможно... Но каждый раз, когда я приезжала к ней, она брала мои руки....Смуглые тонкие руки в таинственной россыпи перстеньков и цепочек...И тяжелые горячие слезы выжигали татуировки на моей коже...

...Ты только не сдавайся, ты только не сдавайся, слышишь, ты столько не сдавайся…
Бегущая строка по кругу красными буковками по моей голове…
Ты только не сдавайся, эй? Держись, здесь, за меня, за реальность, за что угодно, только держись. Не позволяй снова затуманить свои зрачки, если надо, я стану бить тебе пощечины и орать на тебя, если надо, я переверну каждого из них вверх тормашками и буду трясти, пока они не признаются, что обманывают тебя…
Ты только не сдавайся. Мне важно, до колик, до оскомины, до нервного смешка, чтобы ты стал свободным…
Я ненавижу секты, я ненавижу толпы, слепо следующие лозунгам очередного «мессии», пообещавшего им рай, я не-на-ви-жу ту мразь, которая учит своих шакалов выбирать слабых, чистых, самых неоскверненных из нас для жертвоприношения своему ненасытному божеству, в нашем случае – деньгам…
Не самое важное в жизни деньги, пойми же ты, иначе все было бы слишком просто, слишком примитивно и прямолинейно! Ты сам не знаешь, какой ты, а я знаю, просто не нахожу слов, эпитетов, доводов, поводов… Просто кто-то позволил себе навязать тебе свою мечту, вот так и калечат человеческие души…Так и заменяют духовность суррогатом…Но хрен. Хрен им всем. Пусть стадо баранов состоит из тех, чьи надежды рухнули и никогда не воспрянут, а ты главное не сдавайся… Пусть те, кто алчет денег обогатятся, пусть те, кто хочет быть ячейкой адского механизма - станут…А ты просто будь собой. Это УЖЕ много, как ты не понимаешь…. Я верну тебе тебя. Я все сделаю, помоги мне, Господи, главное ты не сдавайся…И держись. И не теряй мою руку – она с тобой.