..Я сидела на корточках, под каштанами, тайком курила Marlboro, незаметно украденную из папиного письменного стола и смотрела в ночное небо....Вы замечали, что небо за городом совсем другое? В особенности, в начале лета. Высокое и необычайно темное, как будто кто-то рассыпал крошки хлеба по черному бархату скатерти...И где я, интересно , видела черные бархатные скатерти?...
До меня долетали чуть надломленные звуки старенького фортепиано, видимо, классические устрицы во льду и сухое вино наскучили моим гостям и они требовали развлечений. Сегодня был мой семнадцатый день рождения, третий день рождения без мамы. Папа постарался устроить все так же, как было при ней - кружевная скатерть, ласковый отблеск свечей на хрустале, дорогое вино...Лишь с той разницей, что вино мне пить уже разрешалось, чем я не могла не воспользоваться, и сейчас, сидя под каштаном, я чувствовала себя чуть захмелевшей, то ли от вина, то ли от дурманящего аромата цветущего дерева... Я чувствовала дым горлом и ноздрями, я курила неторопливо, вспоминала, как всегда курила мама - вот так же, медленно, расщепляя дым на оттенки и привкусы...

Да, сегодня мне хотелось думать о ней, хотя, меня пугало то, что сам образ ее, не лицо, не руки, не летящие платья, а сам образ - уже таял, уже отдалялся, я уже почти теряла его, но все еще держала за тоненькую ниточку взгляда с поволокой, жеста, которым она убирала волосы с лица, того же сигаретного дыма, в котором, как в тумане, она вечно растворялась, сидя в своей комнате и набирая тексты на старенькой печатной машинке... Все, что от нее осталось - пепел, который отец запретил убирать из ее комнаты, мама могла выкурить множество сигарет за ночь, так что пеплом было покрыто все, даже туалетные принадлежности и шкатулки на ее столике... Остались ворохи шуршащих платьев, сотни стоптанных туфель, она любила туфли, но почему-то быстро их изнашивала, объясняя это тем, что у нее неправильная походка...Но походка у нее была правильной - стремительной, чуть порывистой, говорят, дети могут унаследовать походку своих родителей...Я столько раз мечтала о том, чтобы ее походка хоть неясным штрихом отразилась во мне, но ходила я как папа...Я вообще больше похожа на папу, такие же широко посаженные круглые зеленые глаза, категоричный подбородок и непослушная грива темно русых волос... А мама...Она была другой.

Я вернулась на веранду. Папа каждый год отвозил меня за город, в дом, где так любила бывать мама. Я же любила городскую суету, ночные звонки случайных друзей, вылазки, ни к чему не обязывающие разговоры о любви и занятия ею же, не важно где, главное - с нужным и желанным человеком. Хотя не правильно называть \"занятием любовью\" все, что хоть мало мальски связано с сексом. Мне было семнадцать, я никого не любила, мне было просто хорошо от осознания того, что можно слиться с понравившимся человеком и, хоть на мгновение, стать с ним единым целым, секс являлся для меня таинством. и каждый раз он открывался для меня с новой стороны. Я пыталась не потеряться в этой многогранности, и иногда мне казалось, что я просто прячусь за человеком, которому отдаю частичку себя. Прячусь от чего? Ответ на этот вопрос пришел с годами, тогда же я списывала все на безудержную натуру и на наследственность. Я знала, что у мамы было много мужчин, хоть это никогда не обсуждалось в семейном кругу. Знал это и папа...Но у него с мамой были какие-то особые отношения...Да, я вспоминаю, как он на нее смотрел...КАК он на нее смотрел... Ведь она была гениальна. До сих пор об этом пишут в газетах. журналах и говорят по телевидению. Мама была гениальна. Сколько фильмов снято по ее сценариям, не перечесть... И каждый - откровение для меня. В каждом я нахожу ее, маму, себя, папу...Всех нас. Наверное, в этом и заключается гениальность - запечатлеть себя в вечности. Не каждому это дано.
читать дальшеГости уже начинали расходиться, Мохов чинно поцеловал мне руку, его жена еще раз пожелала мне счастья, Лидочка со своим полковником помахали мне из окна машины... На моем дне рождения всегда были только взрослые, и не просто взрослые, а люди, проверенные многолетней дружбой с нашей семьей. Люди, на которых я могла положиться в любой ситуации. Моих друзей не было никогда. Так уж повелось, день рождения считался семейным праздником, на котором дозволено было присутствовать только избранным. С годами это утрачивается, и сейчас, оглядываясь назад, я думаю о том, что все мои дни рождения тогда были преисполнены той значимости, которой теперь я не могу достигнуть, как бы ни старалась.
На веранде остались только я и папа. Свечи догорали. Папа налил нам вина, мы молча подняли бокалы, и он и я знали, за что мы пьем...Мы пили за маму, за то, что когда-то, в самый разгар своей карьеры, она заперлась от внешнего мира в нашем загородном доме, перестала курить и выносила меня. потому что меня так хотел отец. Да, для нее два года стали жертвой...Незаменимых людей нет, а в мире искусства твоя гениальность остается бесспорной только пока ты на виду и пока удивляешь новыми творениями, но как только ты отходишь от станка, твое место сразу же занимает кто-то другой...Так было и с мамой. Через два года, стиснув зубы, она начала все заново...С той лишь разницей, что теперь на Земле была я, хотя маму мое существование всегда удивляло. Она была не из тех матерей, которых за глаза зовут наседками, в ней всегда на столько бушевал дух свободы, что я впитала его кожей, будучи еще в ее лоне, а потом и с молоком. Она любила меня, но любила по своему. Любила не как свое творение и свою плоть и кровь, а как личность, как человека, как душу...И я благодарна ей за это.
- Я подумал, тебе надо немного развеяться...Позади сложные экзамены, ты молодец, ты постаралась на славу...Как насчет небольших каникул? - папа отпил добрый глоток и поставил бокал на стол.
- Ты имеешь в виду, что я останусь здесь до осени? - холодея спросила я, да, я любила деревню. но в маленьких количествах. Я чувствовала, что сойду здесь с ума.
Папа рассмеялся. Ну конечно, какая я глупая. Папа прекрасно знал меня, мои предпочтения и мои радости.
- Нет, конечно, я бы не смог так с тобой поступить. Я останусь в Каштановой бухте, а ты...Ты поедешь в Италию. - Каштановой бухтой мы называли наш загородный дом, вернее, так назвала его мама, когда они с папой впервые сняли его на лето. Потом они его купили.
- В Италию? - я была удивлена.
- Да, там живет мой друг, в прекрасном городе не далеко от Неаполя. Он недавно женился, они отдыхают в домике, не далеко от моря, пригласили нас приехать. Но ты же знаешь, моя работа связывает мне руки - как бы в доказательство сказанного отец развел руками.
- То есть я поеду она - подытожила я. Я пока не знала, как относиться к новости, была немного в смятении.
- Да , ты поедешь одна. Я купил тебе билет, ты вылетаешь завтра вечером.
- Как все быстро... - я все еще была в смятении - Как называется город?
- Дорогая, ты как будто и не рада. Тебе там очень понравится. Это курортный городок-порт, только представь: свежая рыба, омары, итальянская паста, обжигающее солнце и прозрачное море! Город называется Поццуоли.
- Поццуоли... - повторила я, название мне понравилось - как барбарисовая карамелька на языке - Поццуоли... - А твой друг? Я его знаю?
- Нет, ты его не знаешь. Он моложе меня, так что есть вероятность походить по местным ночным клубам - отец улыбнулся. - Он русский, эмигрант. Зовут Константином. А жена у него вообще молодая: то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть, думаю, вы подружитесь.
- Жена тоже русская?
- Хм...А вот этого я не знаю, не уточнял, а это имеет значение?
- Да в общем-то, нет...
- Тогда давай выпьем за твое путешествие, которое, как мне видится, откроет тебе много нового...
- Давай! - мы столкнулись бокалами и я залпом опустошила свой сосуд.
- Теперь спать, дорогая.
Я поцеловала отца и внезапно подумала о том, что Поццуоли несомненно должен быть городом поцелуев, у него такое подходящее название. Поццуоли...
Италия встретила меня бесстыжим, ярко палящим солнцем, жарой, наверное, невыносимой, но после дождливых Московских будней я только сладко щурилась, словно котенок, пригревшийся на деревенском крыльце. Я тут же, в аэропорту, приобрела большие солнечные очки в яркой оправе и яркую сумку со смешными принтами. Константин встречал меня с табличкой, на которой красовались мое имя и фамилия. Константин оказался молодым, приятным человеком лет тридцати пяти. Мы сели в машину, и поехали к нему, в машине он расспрашивал про отца, про его здоровье и про работу. О работе я не могла рассказать ровным счетом ничего, но у нас нашлись общие знакомые среди папиных друзей и я подробно рассказывала Константину о них, при этом любуясь видами, пролетавшими за окном.
Константин жил в красивом белом доме. действительно, совсем не далеко от пляжа. Константин показал мне мою комнату, предложил распаковать вещи, а потом спускаться в сад, где они с женой готовились пить чай. Простота комнаты меня удивила и порадовала - просто побеленные стены, никаких обоев, на стенах висели картины, в которых я с удивлением обнаружила подлинники, не репродукции. Мебель была, что называется, экологически чистой - деревянной, не покрытой лаком, от чего в комнате стоял удивительный можжевеловый запах, к которому тонко приплетался аромат моря, солнца и оливкового масла...Я нашла его на столе, в пузатой склянке. Разложив вещи в шкаф, благо их у меня было не так много, я переоделась в легкий белый сарафан и спустилась в сад.
Еще издали я услышала разговор. Кто-то громко и эмоционально говорил на итальянском. Я люблю итальянский. Язык для бурных сцен, ссор и ревности - за которыми всегда следует сладкое примирение. К сожалению, знала я его плохо, так что о чем разговор я понять не могла. Голос был женским - глубоким, певучим, как будто осязаемым. Обогнув угол дома я увидела и обладательницу голоса. Она сидела ко мне спиной, в шезлонге. Я видела только широкополую шляпу и тонкую, смуглую руку, которая то и дело взлетала вверх в различных жестах.
- А вот и наша гостья - Константин широко улыбнулся.
Итальянка обернулась и я чуть не ослепла от широчайшей белозубой улыбки на смуглом лице, ямочки, персиковый румянец, великолепный блеск каштановых глаз.
- Моя жена, Джулианна, можно просто Джули.
Я протянула руку, и тут же оказалась в кольце крепких объятий итальянки, она без церемоний расцеловала меня в щеки. Я была наслышана об открытости и эмоциональности итальянцев, но все же. наверное, немного смутилась.
- Sono molto lieta di fare la Sua conoscenza. - скороговоркой проговорила Джули и я вопросительно глянула на Константина.
- Говорит, приятно с вами познакомиться - улыбнулся он. - Вы не говорите по итальянски?
- Нет...Только по французски и по английски, на итальянском знаю всего лишь пару фраз - ответила я.
- Ну тогда не проблема. Джули прекрасно владеет английским, она год жила в Штатах.
Вот так состоялось наше знакомство. Джули была удивительной. Сначала я не могла понять своего отношения к ней, в ее присутствии я робела, иногда она раздражала меня безудержной болтавней, иногда тяготила затянувшимся молчанием. Но в конце концов я пришла к выводу, что она меня восхищает. И еще - она была чем-то отдаленно, смутно похожа на маму...Чем-то неуловимым, как веяние морского бриза по вечерам, когда мы собирались пить чай в саду. Она, как и мама, любила летящие платья, шляпы, но не курила, и постоянно ругала за это меня, с упреком отбирая у меня сигареты, но быстро сдавалась, когда я слезно просила вернуть их обратно. Если возможно охарактеризовать человека одним словом, то словом Джули было \"улыбка\". У нее была изумительная улыбка - широкая, живая, блистательная. И еще она умела смеяться глазами - я больше не встречала таких людей, которые вот так, могли бы, абсолютно не меняя выражения лица, улыбаться глазами.
Меня смешила ее дивная смесь итальянского и английского. Она тараторила, будто боялась куда-то опоздать, и сама не замечала того, что постепенно совсем переходила на итальянский, мне приходилось мягко, ладошкой накрывать ее спелые губы и смеясь просить:
- English, please!
Да, мы подружились. Даже больше - я чувствовала, что Джули чувствует меня. Иногда она брала мою руку в свою и начинала то гладить ее, то сжимать...И мне казалось, что между нами происходит невидимый диалог, диалог, значение которого я пока не осознаю...Еще я думала, что Константин рассказал ей, что я не так давно лишилась матери, и таким вот своеобразным способом Джули меня жалела, соболезновала мне, давала мне совет...Но вслух о моей матери мы никогда не говорили.
Ночью, накануне своего отъезда домой, я проснулась от быстрых, холодных рук на своем теле. Я открыла глаза и в свете луны увидела смеющуюся Джули, которая старалась меня разбудить. Я впервые видела Джули с распущенными волосами, обычно она всегда стягивала их в пучок на затылке. Сейчас она стояла передо мной в льняной тунике чуть выше колена, с копной мелких кудряшек, создававших будто бы ореол вокруг ее головы. Или нимб.
- Что случилось? - испуганно спросила я.
- Silenzio! - Джули закрыла мне рот рукой. - Andiamo! Tempesta!
- Я не понимаю!
- Тише! Пойдем скорее! На море начинается шторм, ты должна это увидеть!
Мы босиком сбежали к пляжу по тропинке. Море было беспокойным. Было удивительно тепло, теплый ветер рвал мою ночную рубашку на части, но я была в диком восторге. Говорят, необузданная стихия всегда вызывает страх и восторг. Но страшно мне почему-то не было. Наверное потому, что я верила Джули. Я знала, что она местная амазонка, она знала, что делала, и с ней мне было спокойно. Тем временем Джули остервенело сорвала с себя тунику и осталась нагишом. Я не успела ничего ей сказать, как она бросилась бежать и вонзилась точеным телом в бушующее море. Сквозь бешеный шум волн я слышала ее громкий смех и...песню. Джули пела песню. Я смутно различала ее темную головку, качающуюся на волнах. Я не осмеливалась последовать ее примеру, но ее восторг передался и мне. Я бегала по берегу, распластав руки, словно птица и орала...Орала не своим голосом, мне было удивительно хорошо...Только потом, дома, анализируя все, что случилось, я поняла, что кричала: \"Мама!\"... Наверное в ту ночь, я впервые дала боли выйти из своего тела, из своей души...Когда я успокоилась, волны шумели уже на столько сильно, что ни смеха, ни пения Джули слышно не было. Я попыталась отыскать ее глазами, но никак не могла ее увидеть. Мне стало жутко...Сердце в груди трепыхалось, словно рыба, выброшенная на берег. Страшная мысль, которую я пыталась отогнать, все четче проступала в мозгу и отдавалась мурашками по всему позвоночнику.
- Джули! - закричала я - Джули! Джули! - я кричала долго, голос срывался на хрип, по лицу бежали слезы. Обессилев, я упала на колени в мокрый песок и закрыла лицо руками.
Кто-то коснулся моего плеча, я подняла глаза и увидела ее. Она стояла, мокрая, нагая, в свете луны и улыбалась.
- Perché sei triste?
Я не ответила, поднялась и крепко обняла ее. Она вцепилась в меня и мы обе расплакались. Она гладила меня по волосам и шептала на ухо какие-то итальянские слова, а я плакала в ее холодное и мокрое плечо, я плакала и мне было так хорошо...Хорошо от того, что Джули здесь, что я в Поццуоли, что этот ветер, эти волны, что все вот так...Что я обнимаю ее, а она обнимает меня...
- Ti amo!
- Я тоже...Я тоже тебя люблю - отвечала я.
А потом...А потом я не знаю, как все произошло, но ягодные, спелые губы оказались на моих губах, тонкие смуглые руки сомкнулись на моей шее, вкус моря на ее губах, соль, запах смол и оливок в ее волосах... Она целовала меня. И, почти умирая, я поняла, что подставляю ее губам свой по-птенячьи раскрытый рот и отвечаю, отвечаю, отвечаю на ее поцелуй... И я поняла, что вот он, мой самый первый поцелуй...Что все, что было до этого, были не поцелуи а бессмысленные попытки... Я обняла Джули и почувствовала, что она вся дрожит...Мы взялись за руки и пошли к дому.
Спасть не хотелось. На следующий день, в десять утра, самолет должен был унести меня обратно в мою трезвую, скупую на эмоции Москву...Я положила голову на колени Джули и она мягко гладила меня по голове.
- Знаешь, как умерла моя мама? - вдруг сказала я.
- Nò - осторожно ответила Джули.
- Она перерезала вены, покончила с собой, - я впервые произнесла это спокойно. Я впервые сказала это вслух. Я впервые осознала это где-то в глубине себя самой.
- Perché? Почему? - тихо спросила Джули.
- Я не знаю...Наверное, потому что она устала жить...Она была другая, не такая как все, понимаешь?... Наверное, это сложно, быть не такой как все...
Мы просидели в саду до рассвета. Джули рассказывала мне о море, о своих братьях и сестрах, о том, как познакомилась с Константином и какая у них была свадьба... Потом я пошла собирать вещи, потом мы завтракали, Константину мы ничего не рассказали о своей ночной прогулке. Потом мы тепло попрощались, договорившись, что теперь мы ждем Константина и Джули в Москве, в гости. Ненавижу прощания. Но тут я не собиралась плакать, так как знала. что обязательно увижусь с Джули и с Константином. Если не приедут они, то я следующим летом обязательно приеду снова. А Джули прощалась очень эмоционально. Она не скрывала слез, то и дело обнимала меня, не давая сесть в машину. Напоследок, она вручила мне маленькую морскую раковину, со словами:
- Ricordati qualche volta di mé...
Я вопросительно посмотрела на Константина.
- Она говорит, чтобы ты иногда вспоминала о ней - ответил он. Я улыбнулась, обняла Джули и заверила. что мы обязательно скоро встретимся и попросила ее не плакать, потому что мне тяжело было так уезжать...Она перестала.
Дома, я прикрепила на стену открытку с видами Поцуоли и жирным маркером приписала снизу: \"Поццуоли - город поцелуев....\"
Через два месяца Константин прислал нам письмо о том, что Джули утонула. Был шторм, а она, по своему обыкновению, пошла купаться. Утром на берегу нашли ее шлепанцы и ночную рубашку...