Переход метро - как место работы. Именно так, и ни как иначе. Прийти с открытием, поздороваться с тетушками сигаретницами и пирожочницами, перемигнуться с девчонкой, раздающей бесплатные буклеты с десяти процентной скидкой в очередной забегаловке неподалеку, достать гитару и широко раскрыть зияющую пасть футляра, любовно протереть риф фланелевой тряпочкой, сморкнуться, глубоко вздохнуть, улыбнуться и...закрыть глаза.

Он пел исключительно свои песни, предпочитал немного испанский стиль, где каждая песня - как серенада, где голос переливается сквозь потоки воздуха и с вершины обрушивается на головы ничего не подозревающих граждан... Он пел о любви и свободе, да о чем еще можно петь в неполных двадцать лет, снимая угол в столичном общежитии, имея за плечами музыкалку со всеми исходящими... Красными, замерзшими пальцами виртуозно пощипывал, перебирал, дразнил, манил и стискивал душу... Влюбленные парочки, смущенно улыбаясь, робко клали свернутые трубочкой купюры в его импровизированную копилку, сердобольные бабульки качали смешными капустными головами в вязаных шапках и сыпали горстью водопад монеток. Никто не оставался равнодушным, даже затравленные милицейские собаки с плачущими глазами подбирали под себя лапы и грустно ложились, доверяя морду холодному асфальту. Маэстро - так его прозвали постоянные обитатели Московской подземки, и его имя постепенно как-то стерлось, затерялось, выцвело. Звучное Маэстро заменило и имя, и отчество, и фамилию.

Талант.. Талантище... С детства. Гордые родители, немного ненавистное фортепьяно, но все же музыка засосала его, как трясина, заползла в глаза, в рот, в нос, в уши - и некуда было деться, потому что музыка жила в нем... Даже сидя в кинотеатре с любимой девушкой, метко отбивал ногой ритм и шептал новые и новые переходы... Даже когда в первой серьезной драке отключался, постанывая от точных ударов ног по почкам - наигрывал, напевал, мысленно - будущую песню, которая, ха, насмешка судьбы, стала излюбленной песней народа подземки.

А потом?А потом была зима, не в меру холодная, с богатым, непривычным морозом. Стоял в хлипкой курточке, осенней, шмыгал носом и играл музыку - петь уже не мог, болело горло, нестерпимо жгло легкие, когда пытался курить, и сотрясало тело от кашля, рвущегося из недр организма так, что иной раз казалось, что вместе с кашлем на свободу выскользнет желудок, выплеснется с мокротой, да так и останется лежать на сером асфальте, пока пробегающая мимо собака не подхватит его своими меткими зубами...
Грипп подкосил внезапно, тяжелый, такой, от которого умирают. Запросто умирают. Но - помогли соседи. Выходили, поставили на ноги, вытащили на свет снова, как будто бы еще раз из материнской утробы.


Все было правильно, все верно. Но грипп каверзная и мерзостная болезнь, подлая даже, наверное. Осложнения. Были осложнения. И будут. И есть. Наступила тишина, тишина во всем мире, машины за окном беззвучно ехали, водители беззвучно давили на клаксоны и беззвучно и яростно шевелили губами, проклиная друг друга. Беззвучно шел дождь, беззвучно открывала рот девушка, которую он трахал, беззвучно раздирал рот соседский кот, которому он наступал на хвост.

Тишина наступила для него. Он оглох.


Естественно приходили доктора, выписывали дорогие лекарства, на которые естественно денег не было и быть не могло. Приходили друзья и сочувственно качали головами, что-то говорили, он напряженно вчитывался в их губы, напряженно, до пульсирующей боли в висках, но не понимал, не мог вникнуть, срывался, молотил кулаками стену - в кровь, беззвучно орал, глядя в зеркало на свое отражение, утыкался головой в подушку и горячим шепотом звал ту, что родила его двадцать лет назад...


Прошло время, которое по идее лечит, которое по идее расставляет все на свои места. Не вылечило, не расставило, не унесло. По памяти играл на гитаре, сам себя не слышал, но знал, что играет ровно - ни хорошо, ни плохо - ровно. Невозможно сыграть с душой, если ты ее душу, не слышишь, и слышать не можешь... Приходила давняя знакомая, ласково улыбалась, приносила статью про Бетховена и настойчиво просила прочесть. Швырнул статью ей в лицо, захлопнул за ней двери и долго стукался затылком о холодную стену. Тишина давила, придавливала, раздавливала...


Однажды утром соседи спохватились что не видели его уже несколько дней. На стук никто не открыл. Дверь взломали, испуганно, но тем не менее с интересом, ожидая за дверью увидеть его труп, висящий на люстре. Не было. Вещи были. Была гитара. А его не было. На столе лежала записка:
"В этом мире нет места для меня. Я пошел искать свой." и подпись...Смешная, если не знать. Убогая, если скептически не хотеть знать. Простая, после всего: Маэстро - Хозяин Тишины. Соседи скорбно молчали в растерянности глядя друг на друга, затем они тихо вышли, прикрыв за собой двери в его комнату, в его жизнь, в его историю, в его трагедию. И только пятилетняя девочка уходя заметила, что в гитаре не было струн... Ни одной...