Меня очень настораживает, когда мужчина благодарит за то, что я якобы показала ему жизнь. Блин, не мальчик как никак! но... это так трогательно... Он так трогательно первый раз пробовал водку... Так мило и нежно утром болел... Правда, как маленькй мальчик лет 18-19...)) А ведь взрослый успешный мужина...) Не будь у него детей, я бы не удивилась, если бы выяснилось, что он еще и дественник...

А кто-нибудь знаком с такой проблемой, как булимия? Только непонаслышке, а.. лично?

Пишет  Breathing if..:

Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы - ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними - убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони - и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах - если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили - унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.
Они все равно уйдут.
А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову - чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь - а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”

читать дальшеОни уйдут.
А если не захотят уйти сами - ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное - это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.
Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.
Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра - можно ходить по дому без шортов, в одних носках.
И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад - без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги - не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.
И потом - они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.
Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих - и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли - но ты-то осталась, и они остались в тебе.

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни - вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа - ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот... Кажется, такая громадина, такая суперсистема - отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из “Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?

И когда кто-то из них появляется - да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я... когда мы...

Деточка, послушай, они же все равно уйдут.

И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?

Будда учил: не привязывайся.

“Вали в монастырь, бэйба” - хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.

Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли - но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.

Или выходишь из зала сама. В последнее время фильмы стали мучительно повторяться, как навязчивые кошмары.

И герои так неуловимо похожи - какой-то недоуменно-дружелюбной улыбкой при попытке приблизиться к ним. Как будто разговариваешь с человеком сквозь пуленепробиваемое стекло - он внимательно смотрит тебе в глаза, но не слышит ни единого твоего слова.

Что-то, видать, во мне.
Чего-то, видать, не хватает - или слишком много дано.
И ты даже не удивляешься больше, когда они правда уходят - и отрешенно так, кивая - да, я так и знала.

30/10/2003 © Вера Полозкова

URL записи

Никогда он не станет ловить по турам твой безумный настрой писать,
И расшаркиваться с таксистом, когда ты среди ночи решила вдруг объявиться,
Никогда от твоего взгляда он не хлопнет дверью, не расшибет кулак и не пойдет напиться,
и до утра не станет одну за другой курить и тебя у подъезда ждать...
Он никогда не ворвется в оковы клубного туалета и не выбьет из рук твоих порошок,
Не заберет бутылку из твоих рук, когда ты понимаешь: еще глоток, и хватит,
И на холодный и грязный пол он не стащит зубами за край сорочки тебя с кровати,
И прижимая тебя к ширинке не скажет сквозь зубы отчетливо: "Да, вот так, девочка...Хорошо..."
Он никогда не влепит тебе пощечину перед всеми, не станет по факту глухо в колени рыдать,
Не станет трясти тебя в душном автобусе, и не выбросит твой вечно звенящий мобильник,
Он позабудет поставить себе и тебе ароматное горькое пиво в немытый тобой холодильник,
Вы не станете до утра фантазировать, как вам будет на Кубе - вам завтра рано вставать.
Вы не пойдете на крышу пускать пузыри, там сквозняк и бомжами пованивает, не надо,
Вы не вырвите с корнем розетку от телефона - это блажь, а чинить потом некогда и накладно,
Губы, правая грудь, нет, прям туда целовать не надо - неприлично и не совсем приятно,
Да, спасибо любимый, мне было хорошо, я ведь выдохнула три раза, слышал? Я рада...
только не спрашивай, почему когда видимся, током идет по рубашке и по ботинкам дрожь,
И не пытайся понять, почему мне его на слабо взять так просто, и так приятно...
И не таскайся по клубам - там нечего делать, там скучно, воняет мочой в туалетах бесплатных,
Не позволяй ему рвать на тебе синтетическое белье без швов - неприятно, и, кстати, накладно,
Ах, да... И не забудь в органайзер с двойным переплетом внести, что ты все же живешь...

Ночью интернета не было Интернета, поэтому выкладываю только сейчас.

...Говорю себе: Дура, окстись, на часах три часа ночи, где-то ту-ту - ту-ту, ту-ту - ту-ту, трясется в поезде мой С. который завтра ровно в девять утра шагнет на вокзал и мы пойдем куда-то есть... И не сплю. Через три часа нормальный человек должен встать, привести себя в порядок, вымыть голову, сделать укладку, хорошо выглядеть и быть приличной любовницей приличного англичанина. А ненормальная я не лягу. И все равно вымою голову, и буду хорошо выглядеть, у меня есть замечательный тон, у меня есть куча мыслей, дельных, у меня в голове сотни тысяч строк стихов, у меня предрассветный Париж, теплый кот под боком, исхудавшие коленки, красное пальто на вешалке и тема дипломной работы в кармане... И выбивающие напрочь из колеи звонки из прошлого, зачем они нужны - звонки из прошлого? У меня замечательно, изумительно получается лукавить - я сама хотела и ждала, а сейчас пафосно выпячиваю губы - кому нужны звонки из прошлого? и пишу всю эту муть, потому что хлещет через край, потому что все равно не усну и ничем дельным до утра не займусь, а если усну, то просплю поезд, а поезд проспать нельзя, ко мне едет С...
Иногда замираю и думаю: блиииин... как я счастлива! Я могу позволить себе быть. Просто быть. Собой. И могу кому-то позволить быть рядом. А кому-то не позволить. И стереть его ластиком со своих обоев еще в той, съемной квартире, была у меня дурацкая привычка - чертить карандашом на обоях всякие символические послания будущим поколениям... Сейчас там живут другие люди, они наверное переклеили обои, или просто стерли с тех все, что там было... Наверное вовремя стерли. А жаль.

Боюсь все испортить... Завтра приезжает мужчина из Лондона, приезжает ко мне, я нкогда еще его не видела, но очень очень много разговаривала и слышала... Волнуюсь дико)))

Третй день живу у Жаклин. Третий день в запое. Нахуй париж. Хочу в кемерово, хочу к лисецкому и найтли. Только одного нет, а другая совсем другая.

Прямо, в лоб, так сказать, спросила, чего ему не хватает со мной, что нужна другая женщина. Так же прямо и честно ответил, что, мол, не хватает домашнего тепла, домешнего очага и вообще домашней женщины.

У каждого свое представление о любви. Наверное, говоря о любви, мы базируемся на предыдущем опыте, на впечатлениях, которые застряли картинкой в голове – из фильмов, из увиденного на бульварных скамейках, из подсмотренного в замочную скважину за родителями, когда тебе было пять лет, ты стоял босиком на холодном, кафельном полу и ужасно хотел писать… Или на книгах, девочки – на любовных романах, где героиня либо работала горничной у богатого красавца, либо, вызрев до оптимального, встретила его в прачечной или в парке, когда он выгуливал своего сеттера, нефритовый стержень, сосок под требовательной рукой, все дела… Мальчики – на фантастике, героиню обязательно зовут идиотским именем, типа Айк, она большегрудая, носит обтягивающий латексный костюм, способна спасти планету и пухлыми губами давать указания по управлению космическим кораблем. Потом с нами случается первая любовь, обрушивается, словно мокрый снег в начале весны с отяжелевших веток, ты боготворишь ее мягкое «эл» в твоем имени, глубокую лунку розового ноготочка и родинку на шее, к которой нестерпимо тянет прикоснуться губами, от этого немеет язык и бухнет ширинка. Или туго затягиваешь хвостик и резво кидаешь его пенал из окна школьного туалета, фыркаешь смехом ему в лицо и стараешься не смотреть в его сторону дольше положенного, чтобы никто вдруг ничего не смел предположить…
Потом все это куда-то исчезает, испаряется. Ты запариваешься сессиями, дедлайнами, планами, отчетами. Где-то между у тебя происходит первый секс, часто плачевный, еще чаще – смешной и нелепый, о котором через много лет ты рассказываешь в большой компании под пиво, вызывая взрывы хохота и одобрительные похлопывания по плечу. И ты все реже вспоминаешь ту девочку, с ноготками, и того мальчика, с пеналом, потому что тебе это кажется глупостью несусветной, полной нелепой смеси слюней и слез, или слез и слюней, или слез, слюней и соплей, полной романтической идеализированной бредятины, которая теперь отдает тухлой кислотой и горькой оскоминой… И ты живешь дальше. Ходишь на работу, покупаешь первый автомобиль, когда приходит время – женишься на пышноволосой, с жемчужными зубами, когда приходит время – заводишь детей, как когда-то заводил кактус рядом с компьютером, когда приходит время – у тебя появляется глупая любовница с выщипанными бровями и тонкими щиколотками… Когда приходит время – болеешь парадантозом, пьешь курс витаминов и бросаешь курить… Как все, как у всех, не хуже, я такой, я смогу, я смог, я сделал…
Но в каждой стандартизированной и от этого приторно сладкой жизни есть еще маленький ржавый гвоздь, напарываясь на который ты подхватываешь столбняк, потому этот гвоздь ты прячешь глубоко и далеко, между подушками дивана из ИКЕИ. У гвоздя множество названий, но суть одна, кто-то называет его «Смог бы…», кто-то «Сделал бы…» кто-то – «Надо было…». Эта история – именно такой гвоздь, мне рассказал ее пьяный прилично одетый мужчина в парке, на закате, когда солнце удивительно золотит верхушки деревьев и хочется думать о старости. А еще хочется говорить со случайным собеседником, хочется передать ему эту замшелую потрепанную книжку, которую ты писал своими поступками и шагами не один год, чтобы он сам, по своему усмотрению сделал бы с ней что-то, что угодно. Сжег бы, или прочел бы до конца и между строк, или выбросил в урну при выходе, или оставил бы там, на скамейке, чтобы она расползлась от летнего теплого дождя… Или написал бы книгу. Настоящую. Которая пахнет типографской краской и которую кто-то станет читать в метро.